– Уже три года вы играете на скрипке Гваданини. Легко ли найти общий язык с этим инструментом?
– У меня довольно большой опыт встреч с разными старинными инструментами – Страдивари, Амати, Гварнери, Гваданини… Их самое главное отличие от современных в том, что у них есть душа. Хотя сейчас научились делать потрясающие скрипки. Я иногда играю на современной копии Гварнери, мне очень нравится, она замечательно звучит в зале – ярко, мощно. Но через два года я стала понимать, что мне не хватает того, что дает сам инструмент. Современные скрипки позволяют изобразить любую краску, а старинные – предлагают. За ними интересно следовать, они по-разному ведут себя в разных залах. У Страдивари по сравнению с Гварнери гораздо мягче звук – округлый, объемный, благородный и очень теплый. У Гварнери он сфокусированнее, жестче, ярче. Собственно, характер мастера можно рассмотреть, если внимательно вглядеться в его работы. Они часто сделаны как будто небрежно, несимметрично, какие-то детали созданы очень быстро. Что-то неуловимое есть в инструментах, которым около 300 лет. Я играю на скрипке Гварнери 1738 года. Должна сказать, что огромную радость доставляет знакомство с инструментом и его постоянное изучение. Мои смычки тоже старинные – французские. Невероятно, как палочка фернамбукового дерева с конским волосом может извлекать настолько разный звук. Одна и та же скрипка в зависимости от смычка звучит по-разному. Я, например, отказалась от прекрасного французского смычка, которым играла до этого, потому что он не подходил к инструменту.
– Расскажите о программе, которую услышали воронежцы. По какому принципу она формировалась, почему были выбраны именно эти произведения?
– Шуберт – величайший композитор и его очень сложно играть. У него есть несколько произведений для скрипки и фортепиано, несколько сонат, фантазия. Рондо, которое мы сыграли сегодня, исполняется довольно редко. Я узнала о его существовании не так давно. Лет 8 назад услышала в первый раз и влюбилась без памяти, потому что невероятной красоты, искренности и мастерства эта вещь. Я тут же добавила ее в свою программу, и после длительного перерыва мы снова решили сыграть это произведение здесь. Она очень хорошо сочетается с сонатой Шумана. А Шуман – это моя любовь. Я недавно записала его скрипичный концерт, который тоже редко играют. У Шумана самая известная первая соната для скрипки ля минор. А вторая большая соната ре минор, которую мы сыграли, гораздо менее известна, и я не могу понять почему, потому что она мне нравится больше. Совершенно феноменальная музыка, просто шедевр! В дневниках Клары Шуман говорится, что «читали сегодня с листа», то есть дома они играли только что сочиненную большую сонату, и она «ничуть не хуже первой, а, быть может, и лучше». То, что у Шумана была такая необыкновенно трагичная судьба, повлияло и на судьбу его сочинений. Я очень рада, что все больше людей знакомятся с его музыкой. Сонату Респиги тоже слышишь не часто. Она необычная – совершенно неземной красоты вторая часть. Первый раз в этой программе мы сочетали ее с другими произведениями и, мне кажется, это прекрасно.
– Как вы думаете, где лучше жить молодому музыканту в Европе или в России? Где больше перспектив для развития?
– Границы обучения сейчас стерты. Учиться можно откуда угодно, узнавать, читать, слушать, даже заниматься, расширять кругозор. Это, безусловно, не проблема. Я знаю несколько феноменальных музыкантов, которые никуда не уезжали. Мне очень много дало то, что я стажировалась в Париже. Я видела другой подход, другой стиль обучения, когда самому нужно гораздо больше думать. Когда тебе не говорят все время как надо и как правильно, когда больше ответственности на самом ученике. Если ты сильно хочешь добиться чего-то, пожалуйста, у тебя есть возможность. В России же великие педагоги и они знают, как раскрыть индивидуальность ученика, но преимущественно с позиции «правильно-неправильно». Мне кажется, иногда это очень ограничивает молодых музыкантов.
– Когда вы выступаете за границей, вас объявляют как русскую скрипачку, а Вадима – как украинского пианиста. Для вас имеет значение подобное уточнение?
– Я идентифицирую себя русским человеком. Я говорю на языке, читаю книги, общаюсь с людьми. То, что я не живу здесь уже более 10 лет, значения не имеет. Я училась у представителя советской скрипичной школы и это основополагающая база, позволившая мне развиваться дальше. Вадим с 17 лет тоже учился в Московской консерватории. Его очень часто на концертах в Европе и Америке называют русским пианистом. Он носитель русской фортепианной школы, Вера Горностаева – великий педагог. Тот кладезь, источник, из которого можно черпать и черпать…
– А по манере исполнения вы чувствуете себя русской?
– У меня был период протеста, когда я окончила консерваторию. И даже чуть раньше. С 10 лет я училась у Эдуарда Грача, моего профессора. Это довольно большой срок. К началу консерватории, к 17 годам, я уже практически все знала, что он предпочитает, говорит и чего хочет добиться от меня. И тогда я стала искать другие средства выражения, кроме яркости, концертной подачи, стиля, который, собственно говоря, и отличает учеников Грача. Его сильная сторона в том, что он позволяет ученикам двигаться по собственному пути. И этот путь я искала. У меня были разные периоды – я играла очень мягко, иногда тихо. Наверное, это нормально для любого музыканта. Мне часто говорят, что «вы не похожи на российскую скрипачку». Но я не знаю, что это значит.
– На Платоновском фестивале вы представили сочинения классиков. Исполняете ли вы музыку современных композиторов?
– Да, но не так часто, как хотелось бы. Очень много интересного, но, к сожалению, нет возможности ставить это в программы. В основном, я играю концерты с оркестром, и чаще всего оркестры и концертные залы просят произведения определенного периода. Или я исполняю 6-7 концертов в настоящее время и прошу какие-то из них сыграть. Этим летом мы будем играть сочинения Марка Симпсона – потрясающий композитор, английский, очень интересный! У него недавно была премьера скрипичного концерта. Первый раз его исполнили в Лондоне. Надеюсь, тоже его сыграть в скором будущем. Есть замечательные композиторы XIX–XX века, которые не очень известны, но это исключительно хорошая музыка. Я исполняю Шора, так как важно понимать, что происходит в современном мире. У него ярко выраженный собственный язык. После того, как я сыграла Шора, это произведение, честно говоря, неделю было со мной. Думаю, теперь я могу определить его музыку с двух нот. Очень узнаваемый стиль. И знаете, я думала о происхождении этой музыки, мне интересно, как композитор приходит к каким-то своим идеям.
– Вы мама троих детей и на гастроли в наш город приехали с 4-месячной малышкой. Тяжело совмещать карьеру, дом и заботу о близких?
– Это все познается опытным путем. Я была уверена, что дети мобильны, их можно взять с собой куда угодно. Главное, чтобы была рядом мама. Со всеми тремя это подтвердилось. До школы им особенно ничего не нужно. Когда начинается учеба, приходится оставлять, уезжать в туры, но здесь есть большой плюс в том, что когда я неделю-две в месяц точно дома, я целый день мама. Я не прихожу вечером с работы уставшая, а могу полностью посвятить себя детям и включаюсь по полной программе. Сейчас читаю дневники дочки Шуманов – очень интересно! У Клары Шуман было 8 детей и, я думаю, как же она управлялась? У нее такая блистательная карьера, она везде гастролировала... Как успевала? Оказывается, за всем следили две старшие дочери. После смерти Роберта она уезжала на целый год, а летом воссоединялась с семьей. Мне же просто везет, мои дети очень мобильные.
